Кто зажег в тебе свет – обернется твоей тенью,
И в ночной тишине вырвет сердце из груди.
Борис Гребенщиков

В одном мудром фильме “Баба Азиз” рассказывают притчу о двух братьях. Один полюбил девушку, но вместе быть им не суждено, а врозь невыносимо, тогда он попросил брата закопать его заживо вместе с возлюбленной. Брат в ужасе отказался, уговаривая не делать безрассудного шага. Тогда возлюбленные попросили странствующего дервиша, который, не раздумывая, привел их просьбу в исполнение.

 Второй брат, охваченный горем и жаждой мести, бросился в пустыню на поиски дервиша. Когда, наконец, обессиленный, он нашел дервиша, то упал на колени и произнес в слезах: “Зачем ты убил моего брата? Я так его любил.” И дервиш ответил: “Я любил его больше – я сделал то, о чем он просил.”

 До того, как эта притча пустила во мне корни, я жил, точно зная, кто и как должен жить. Я привык быть правым, привык быть истиной в последней инстанции. Мама боготворила меня, в нашем доме разве что икон с моим ликом не хватало. Она убедила меня, что лучше ее сына на свете не сыщешь. В садике и школе я был звездой.

Как и подобает звезде, я поступил на лучший факультет лучшего ВУЗа страны. Там-то мне лучики и пообломали. Звездой быть перестал, но стойкое чувство, что я знаю лучше других, сделало из меня миссионера. А свежие миссионеры, говорят, самые ярые. Я стал раздавать советы. Отцу, друзьям, женщинам. Я был уверен, что им нужны моя помощь, мое мудрое слово, даже если меня об этом не просили. Так проявлялась моя забота, моя любовь, как я ее понимал.

С годами я понял, что весь мир не спасу, он как-то и сам управляется, и пыл поутих. Наделал кучу ошибок, но все равно оставил за собой право учить других, пусть и самых близких. Если меня не устраивал образ жизни друга, я садился с ним, когда один на один, когда в компании сочувствующих, и говорил участливо: “У друзей возникли вопросы.” После чего начинал лечить. Также использовались другие миссионерские инструменты “благотворного” воздействия на заблудшего: подколки, сарказм, бойкот, вплоть до полного “отлучения от тела”.

Я никогда бы не поверил, что мной движет эгоизм, неприятие, собственные счеты с жизнью. Напротив, праведный огонь участия в жизни близкого делал такие сеансы моим священным долгом. Я называл это любовью.

Но дервиш из притчи засел занозой в сердце семь лет назад и с тех пор незаметно перекраивает, перешивает его маленькими стежками. И в новой ситуации чьей-то кажущейся ошибки мой рот вдруг захлопывает и глотает “мудрый совет”, а глаза говорят – в добрый путь. Не каждый раз, конечно, миссионер силен, я еще бьюсь в кровь с отцом, пытаясь отговорить его смотреть “Ментовские Войны”, но уже все отчетливее слышу голос дервиша: “Сделай ему погромче, погаси свет, пусть смотрит.”

Я не знаю больше других, живу, как все. Делюсь только тем, что есть в руках – мой опыт. Берите, если пригоден. Я не знаю, как лучше, поэтому воздерживаюсь “причинять добро”, как говорил мой учитель. Если ты идешь, я тебя поддержу, даже если идешь к обрыву. Потому что не имею права вмешиваться, потому что за обрывом ты можешь взлететь – откуда мне знать? И я не хочу стать тем, кто этот полет прервал, не хочу обернуться твоей тенью. Я сделаю то, о чем ты просишь. Я люблю тебя.